не только болванов а также

бульдогов по московским бульварам,

как будто за ними гонялись

бульдозеры, убегать бегом.

Язык – христианско-языческий,

язык – крестьянско-языковый,

только, эх, без креста, без языка.

Удивительно ли тебе, что

язык так broad – бродяга бурный?

Что язык Блока, Бродского, прежде,

теперь бессовестно ворует

высосанные отбросы Бродвея?

А может, всё это – полный бред,

и мой язык без толку болтает,

и я, тоже заблудшая в тайге

тайного языка, брожу.

Да, точно – я брежу; всё, брошу.

Люди, люди, везде, люди!

Сбоку – стук, сверху – скрип,

От тяжести человечества

Снижается потолок,

Мне никак спать не даёт.

Люди, люди, везде, люди!

Вокруг – нажим, сзади – толчок,

От волнения народа

Лопается автобус,

Мне оторваться не пустит.

Люди, люди, везде, люди!

Надо мной трубы трубят

Барабаньем капель струек,

Истекают чужие души.

На острове откуда я,

Говорят, мир – мелок.

В этой столь широкой стране –

Необъятной, даже,

Где каждое здание –

Многолюдный остров,

Говорят, мир – тесен.

И в этой стране тундры и степи,

В её прокуренный, спёртый воздух,

Я глоток за глотком топлю.

Но сквозь здешний шум, издалёка,

Я слышу знакомый птичьий крик...

Пещерный рисунок

(Окая.)

Жило да было

дикое стадо.

Стадо бродило

боязливо.

В удобном месте

раз ночевало.

Стаду местечко

Устраивало.

Вокруг себя стадо

Застраивало.

И строение,

население,

и стадо росло,

уширялось,

укрепилось,

жирело.

Животное-то,

живот у кого

был жирнейшим,

вождём стало

стада, для него

всё всё делало,

даже думало –

стадо же думать

не умело,

или забыло,

как – не важно.

Что важно: свой ум

стадо передало.

Это жирное,

одно умное,

стаду строить, жить,

спать, жрать, рождать,

расти разрешало;

лишь когда нужно

стаду проливать

кровь велело,

и чья, и как, но

почему – редко,

но всё равно всё

было так легко

стаду, которого

вождь сделал

немедленно

сильнейшим, жирнейшим.

И стадо его

благодарило,

и стадо его

боготворило,

вечно любило.

Всё это прошло

давным-давно,

во тьме дальнего,

бессмысленного,

забытого,

ненужного

прошлого.

* * *

Строит жильё на песке – дурак.

Строит жильё на камне – дурак.

Строит дом из соломы – свинья.

Строит дом из кирпича – свинья.

Создаёт мужчину из плоти

да женщину из кости Он – зря.

Все дома да люди рухнут,

вернутся туда, откуда

создались: в глину да прах,

ждущие в их собственных костях.

* * *

Исчезает женщина.

Она исчезает в дочку,

не носящую ни матчества

матери ни фамилии.

Исчезает девочка.

Она исчезает за подружками,

предками, потомками

одноимёнными,

она исчезает за ленточками,

белыми бабочками

в огромной стае,

её бьющими по голове

кружевными крылями.

Исчезает девушка.

Она исчезает в одежде,

модно откровенной – ложно,

в каблуках, поднявших её

на уровень у других всех,

в косметике, скрывающей,

скривившей, её лицо.

Она исчезает за букетами

цветов, подарёнными

поклонниками, чей

романтизм выживает

едва дольше его

завянувших подарков.

Исчезает невестка

за улыбкой, надетой

для фотоаппаратов.

Она исчезает за платьем

из приторного торта

и вуалью из облак мечтей.

Уже запряла она

свой будущий кокон.

Исчезает жена

в дом, где работой

своих красивых локтей

она делается рабом.

Она изчезает на кухню,

где она пытается

добить сердца мужа своего

со скалкой и сковородкой,

и если не получается,

оружье уже имеется

в её двух ладонях.

Исчезает мама

в роддом, чтобы добавить

в число требующих от

неё и нуждающихся

в ней. Год за годом,

рождение за рождением,

она исчезает за толпой

растущей своей семьи,

и незаметно в бабушку

толстую, всемогущую,

принятую всеми как должное.

Исчезает старуха,

не зная что делать,

когда она больше не нужна.

Она исчезает в гроб,

чьё тёмное забвение

скрывает её смущение,

чьи буквы квадратные

чужой фамилии –

уже ей не важны,

где объятие почвы

смывает прежние боли,

где в утробе земли

она может готовиться

к чьей-то новой жизни.

* * *

Обрусевшая, я очутилась снова в родине.

Всё вокруг говорит мне на моём языке.

Нежные холмы моего родного города,

дом моих ранних лет, семья моя дорогая

обнимает меня крепко двумя крыльями,

давно покинутыми, долго желанными.

Я греюсь, рада, в центре шара тёплого,

радостного, моего. Мне душно, грустно, чуждо.

Где мне жить, здесь – дома, или там – дома?

Как мне быть, забывшая голову в другой стране?

Мне долго ли стоять, раздвинувши ноги, одна –

здесь, вторая – на невозможно далёком континенте?

Мне долго ли говорить, скучая по ощущению

тех других звуков, звеневших в уме и во рту?

Снова в родине, как мне разрусеть сейчас?

Снова в родине, как всё не разрушить тотчас?

Язык, коммуникация и социальная среда. Выпуск 8. Воронеж: ВГУ, 2010. С. 242-252.

© Georgina Barker, 2010

Баркер, Джорджина (Georgina Barker) – стажёр-преподаватель кафедры теории перевода и межкультурной коммуникации Воронежского государственного университета; студентка Оксфордского университета