С.Г.Воркачёв

«Куда ж нам плыть?»: - лингвокультурная концептология: современное состояние, проблемы, вектор развития

S. G. Vorkachev (Krasnodar) State of the art, problems and perspectives in Russian "Lingua-cultural conceptology"

Linguoculturnaya contseptologia (“linguistic and cultural conceptology”) is by its name purely Russian phenomenon, circulating only over the Russian language scientific space. Its basic research unit is represented by concept defined as a complex culturally specific mental formation which has a constant language expression – the name.

Such concepts as complex and multidimensional semantic formations can not be classified after only one classifying feature therefore it is necessary to single out some separate components in its semantics.

Recently arisen in Russian “linguocultural conceptology” crisis manifestations have been successfully overcome by changing its evolution vector from the horizontal and extensive to the vertical and intensive.

But this crisis overcoming however has not saved the “linguocultural conceptology” from certain inner contradictions and even paradoxes resulting mainly from the division of the concept in some separate and different components.

The Russian “linguocultural conceptology” longevity is explained partly by the actual demand of its basic unit, partly by the existence of the global task in the conceptological research: revealing and verifying the ethnic mentality data.

Ключевые слова: когнитивная лингвистика, лингвокультурология, концепт, структура концепта, вербализация концепта
Key words: cognitive linguistics, linguistic culture studies, concept, conceptual structure, concept verbalization

Если за «день рождения» российской лингвокультурологии принять выход в свет в 1991 году в Институте языкознания АН СССР сборника статей под редакцией Н. Д. Арутюновой «Логический анализ языка. Культурные концепты», посвящённого «лингвистическим, логическим и философским проблемам изучения понятий, общих для научных теорий и обыденного сознания», то это научное направление приближается к своему двадцатилетнему юбилею и можно уже подвести некоторые промежуточные итоги его методологический эволюции и предметной экспансии.
Имя этого научного направления уже фигурирует в «Википедии» – виртуальной свободной энциклопедии, там же отмечается, что общепринятого определения лингвокультурологии и единого мнения относительно её статуса, предмета и методов не существует (см.: http://ru.wikipedia.org.wiki). Что касается точного определения, то по большому счету в нём и нет необходимости, поскольку суть этой научной дисциплины достаточно ясно понимается из самого её названия и присутствует в любом из её толкований: изучение языка в единстве с культурой, т. е. культурология языка или лингвистика культуры (см.: Воробьёв 1997: 47; Красных 2002: 12; Маслова 2001: 28; Телия 1996: 217; Хроленко 2004: 31 и пр.); естественно, однако, что целью её является постижение культуры через язык, а не наоборот, как у лингвострановедения.
При всём разбросе мнений относительно границ предметной области лингвокультурологии, выросшей из гипотезы лингвистической относительности Сепира-Уорфа, остается неизменным её междисциплинарный характер как «науки, возникшей на стыке лингвистики и культурологии» (Маслова 1997: 8). Как и культурология – «отечественное нововведение», наука, которой «нет более нигде» (Культурология как наука 2008: 5), и которая, тем не менее, вошла в число ваковских специальностей, – лингвокультурология (во всяком случае как имя) представляет собой чисто автохтонное, российское образование, циркулирующее исключительно в русскоязычном научном пространстве: в западной научной традиции культурологию называют «культурной антропологией», а лингвокультурологию – «антропологической лингвистикой».
Возникнув в начале 90-х в Российской Федерации, лингвокультурология как «гибридная» научная дисциплина мало-помалу распространилась на значительную часть постсоветского пространства, где русский язык ещё в ходу в качестве общенаучного койне (см.: Арутюнян 2010; Полина 2004; Уматова 2005 и пр.), и даже воспроизводится на украинской «мове» (см.: Васильева 2008; Приходько 2008).
Взаимодействие и взаимовлияние языка и культуры происходят в самых разнообразных формах и, соответственно, столь же многоаспектен предмет лингвокультурологии, куда входят языковая и национальная картины мира, языковое сознание, языковая личность, ментальность, (этнический) менталитет, культурный код и пр. Основной же эвристической единицей лингвокультурологии является концепт (по умолчанию, лингвокультурный), который, при любом толковании, сводится к понятию как совокупности существенных признаков предмета, «погружённому» в культуру и язык. Совокупность концептов составляет национальную картину мира, представляет языковое сознание, формирует этнический менталитет, определяет тип языковой личности, а научное направление, изучающее концепты – лингво(культурная) концептология – даёт практически второе имя для лингвокультурологии.
Если лингвокультурология занимается исследованием лингвокультуры в целом, то лингвоконцептология изучает отдельные фрагменты лингвокультуры главным образом в сопоставительном аспекте. Как культурология и лингвокультурология, лингвоконцептология – также автохтонное «отечественное нововведение» в той мере, в какой этноспецифична её производящая основа «концепт» (см.: Воркачёв 2007: 18).
С момента возникновения лингвоконцептологии два десятилетия назад число публикаций, содержащих в своём названии слово «концепт», увеличивалось чуть ли не в геометрической прогрессии: на сегодняшний день счёт монографий и докторских диссертаций здесь идёт на десятки, кандидатских диссертаций – на сотни, а статей – на тысячи, изучаются не только отдельные конкретные концепты, но и теоретические основы ЛК-концептологии (см.: Крючкова 2009; Слышкин 2004).
Как уже установлено, концепт – «зонтиковый термин», покрывающий предметные области нескольких научных направлений, в языкознании – это, прежде всего, когнитивная лингвистика (лингвокогнитология) и лингвокультурология (см.: Воркачёв 2003). Лингвокогнитивный и лингвокультурологический подходы к концепту обычно разводятся по ориентации исследовательского вектора: если лингвокогнитология идёт от концепта в индивидуальном сознании к его представлению в коллективном сознании (культуре), то лингвокультурология движется от коллективных представлений о концепте к индивидуальным (см.: Карасик 2004: 117); если лингвокогнитологические исследования имеют типологическую направленность и сфокусированы на выявлении общих закономерностей в формировании ментальных представлений, то лингвокультурология ориентируется скорее на изучение специфического в составе ментальных единиц и направлена на описание отличительных семантических признаков конкретных концептов (см.: Воркачёв 2003: 7). По существу отличия эти, говоря юридическим языком, ничтожны, поскольку отделить культуру от формы её языкового представления невозможно, а разногласия по поводу лингвокогнитивного и лингвокультурологического подходов к изучению концепта напоминают споры лилипутов о том, с какого конца нужно разбивать яйцо.
Лингвоконцептология сейчас, пожалуй, самое модное направление в российском языкознании – «такое сейчас носят» – и «концепт» продолжает оставаться парольным термином, употребление которого, по мысли его пользователей, должно свидетельствовать об их научной «продвинутости».
Лингвоконцептология на сегодняшний день вполне состоявшееся и зрелое научное направление, о чем свидетельствует помимо наличия устоявшегося категориального аппарата и наработанных методологических алгоритмов исследования целый ряд косвенных признаков: появление учебных курсов и пособий (см.: Карасик-Красавский 2009; Пименова-Кондратьева 2009), выход в лексикографическую практику – появление словарей концептов (концептуариев) (см.: Степанов 1997; Русское культурное пространство 2004), осмысление в терминах лингвоконцептологии практики перевода (см., например: Александрович 2010) и выход в лингводидактику (см.: Мишатина 2010).
Особого разговора, как представляется, заслуживает продолжающаяся «Антология концептов» (см.: Антология 2005; 2007) под редакцией В. И. Карасика и И. А. Стернина, первый том которой увидел свет в 2005 году, а седьмой – в 2009 (1 и 2 тома были также переизданы одной книгой в издательстве «Гнозис»). В этом многотомном издании собраны полторы сотни работ как лингвоконцептологической, так и лингвокультурологической направленности и представлены концепты самых разнообразных типов и уровней начиная от таких заземлённых культурных реалий, как вода, цветок, чай, пища, и заканчивая такими универсалиями духовной культуры, как любовь, красота, свобода, Бог, истина, закон, причём некоторые из них представлены здесь по нескольку раз (труд, дружба, любовь, путешествие, возраст, толерантность, семья, демократия, деньги и др.). Появление «Антологии» вызвало резкую и в определённом смысле вполне обоснованную критику (см.: Левонтина 2008), поскольку представленные в ней работы никак не соответствуют канонам научной статьи: это «тени теней» – препарированные авторефераты диссертаций, кандидатских и докторских, из которых убрана «паспортная часть» и сокращена до минимума теоретическая. Соответственно, там отсутствует полноценная иллюстративная и доказательная базы, но в полном объёме присутствуют методологические декларации и выводы; нет списка цитированной литературы, а есть список публикаций автора. Однако это отнюдь не умаляет ценности «Антологии» как справочного пособия – источника, из которого можно почерпнуть сведения о том, что происходит в мире лингвоконцептологии: какие концепты уже описаны и как они описаны.
Если споры относительно природы и сущности концепта вообще продолжаются и, наверное, будут продолжаться до бесконечности, то концепт как объект лингвокультурологического исследования своё самое общее, рабочее определение, под которое подпадают практически все выделяемые здесь его виды, как представляется, уже нашёл: это сложное (многомерное и многопризнаковое) ментальное образование (смысл), отмеченное культурной спецификой и имеющее имя (выражение в языке).
Также определились основные функциональные предназначения лингвокультурных концептов: они, прежде всего, представляют собой конституирующие единицы этнического менталитета, его «опорные точки» (Колесов 1999: 112), совокупность которых образует лингвоконцептосферу как языковую картину мира, фрагментами которой они и являются. В то же самое время, некоторые из них способны выполнять функцию организующего начала дискурса и выступать в качестве базовых концептов последнего. Тогда политический дискурс организуется вокруг концептов «власть» и «политик» (см.: Шейгал 2004: 69), религиозный – вокруг концептов «вера» и «Бог» (см.: Бобырева 2007: 100–106), а базовыми концептами таких «экзотических» видов дискурса, как презентационный и виндиктивный, выступают «театральность» и «месть» (Олянич 2007: 133–134; Чесноков 2008: 79–80).
Сложные и многомерные семантические образования, лингвокультурные концепты в принципе не поддаются типологизации на основе какого-либо единого классификационного признака, и, как отмечается, построение исчерпывающей и непротиворечивой классификации концептов весьма проблематично (см.: Карасик 2009: 24).
Так, по степени абстрагированности выделяются ЛК-концепты предельного уровня, представляющие собой обыденные аналоги мировоззренческих терминов (Арутюнова 1998: 617) – абеляровских смыслов, «возникающих в душе говорящего и направленных на душу слушающего» (Абеляр 1995: 84), которые соответствуют современным мировоззренческим универсалиям, организующим в целостную систему сущностные ценности культуры (см.: Степин 2001: 343): справедливость, свобода, истина, красота, судьба, душа, счастье, любовь, родина и пр. Универсалии духовной культуры – абстракции высшего уровня, они принципиально ненаблюдаемы, постигаются умозрительно, а для их представления сознанию – «овеществления» – активно используется метафорика. На самом низком уровне здесь расположены ЛК-концептуализации конкретных отприродных и артефактных объектов: вода, автомобиль, лошадь, сердце, голова, компьютер и пр.
Все прочие ЛК-концепты располагаются между этими полюсами, тяготея к одному из них. Так, эмоциональные концепты (радость, гнев, печаль, тоска, страх, удивление, стыд, вина, гордость и пр.) по признаку ненаблюдаемости идут сразу после универсалий духовной культуры, далее идут абстракции среднего уровня (язык, чудо, труд, дом, война, мужчина, женщина, деньги, строительство и пр.), сценарно-событийные концепты (свадьба, похороны, путешествие, застолье, питие и пр.), концептуализации топонимов (Россия, Америка, Германия, Китай, Лондон, Санкт-Петербург, Сочи и пр.) и антропонимов (см., например: Черноморец 2010) и так далее.
Типология ЛК-концептов по познавательному признаку – способу отражения действительности – частично совпадает с их делением на «параметрические» и «непараметрические», где первые представляют собой классифицирующие категории для описания свойств объектов, а вторые – отражают предметное содержание этих объектов (см.: Карасик 2009: 29).
Другим достаточно популярным принципом классификации ЛК-концептов является референциально-тематический, заключающийся в их распределении по предметным областям (областям знания), к которым отправляет их содержание, и тогда выделяются философские (этические, эстетические, аксиологические), религиозные, мифологизированные, семиотические, когнитивные, иллокутивные, опять же эмоциональные, экономические, социологические, психологические, пространственно-временные, природных явлений, времён года, хроматические, образовательные (академические), профессиональные, идеологические, географические (топонимические), антропонимические, художественные, фольклорные, бытовые, онтогендерные, родства, внутреннего мира человека и пр. ЛК-концепты.
Ещё одним, практически общепринятым, является деление ЛК-концептов по кванторно-социологическому признаку на единичные (индивидуальные), групповые (социоспецифические и этноспецифические) и универсальные (см., например: Карасик 2009: 30–31). Единичные ЛК-концепты – это, преимущественно, единицы художественной концептосферы определённого автора (см., например: Богатова 2006; Болотнов 2009; Згазинская 2008; Колесникова 2008; Погосян 2005; Саморукова 2009 и пр.), групповые – единицы языкового сознания определённой социальной группы (см., например: Мержоева 2009; Стешина 2008) или этноса (нации) (см., например: Радван 2008; Плавинская 2008), а универсальные – составляющие духовного мира всего человечества.
Следует, однако, заметить, что универсальность и специфичность в отношении ЛК-концептов – категории в достаточной степени относительные: любые универсалии духовной культуры, составляющие менталитет нации и находящие выражение в её языке, уже тем самым в определённой мере специфичны, а самый-рассамый этноспецифический ЛК-концепт, тем не менее, содержит в своём составе некий понятийный компонент, позволяющий иноязычному сознанию идентифицировать хотя бы предметную область и категориальную принадлежность этого концепта; сравним, например, русскую «тоску» («душевная тревога, томление, соединенное с грустью и скукой» – Ожегов 1953: 743) и португальскую saudade, где, при всей этноспецифике этих концептов, присутствует, тем не менее, указание на их общий отрицательно-эмоциональный характер: saudade – mágoa que se sente pela auséncia ou desaparecimento de pessoas, coisas, estados ou acçôes (Almeida-Sampaio 1975: 1286–1287) – «душевная боль, которая возникает в результате потери или отсутствия людей, вещей, ситуаций или действий».
Имеют место также различные дихотомические классификациии ЛК-концептов по наличию-отсутствию определенного признака. Так, прагматическая типология ЛК-концептов по признаку культурной значимости осуществляется путем их деления на ключевые (основные, базовые, «константы» – Степанов 1997: 76, «культурные доминанты» – Карасик 2004: 142), и все прочие, т. е., видимо, периферийные (см.: Зализняк-Левонтина 2005: 10; Яцуга 2006: 3). Основные ЛК-концепты («дух/душа», «разум/ум», «истина/правда», «свобода/воля», «совесть/стыд», «тоска» и пр. для русского языкового сознания) дают ключ к пониманию языкового менталитета и специфики языковой картины мира его носителей (см.: Радбиль 2010: 237–256).
В отдельную группу по коммуникативно-социальному признаку выделяются концепты-лингвокультурные типажи: «узнаваемые образы представителей определённой культуры» (Карасик 2009: 179), производные от типологии языковых личностей: «российский предприниматель», «американский адвокат», «английский сноб», «китайский врачеватель», «комсомолец», «пижон» и пр. (см.: Лингвокультурные типажи 2010).
Дихотомическая типология ЛК-концептов может быть продолжена, в принципе, по любому значимому признаку, выделяемому в их семантике, и тогда появляется деление ЛК-концептов на вариативные (см.: Крючкова 2009: 17) и не-вариативные, регулятивные (фиксирующие «оценочный кодекс той или иной культуры» – Карасик 2009: 30) и не-регулятивные и т. д.
Можно ещё раз отметить, что признаки, положенные в основу классификации ЛК-концептов, пересекаются, в результате чего, например, эмоциональные концепты оказываются как в уровневой группе, так и в референциально-тематической, а художественные – как в референциально-тематической, так и в кванторно-социологической.
Следствием многомерности ЛК-концептов как качественного разнообразия их содержания, очевидно, является выделение в их семантике отдельных составляющих, получающих в зависимости от используемой эвристической модели названия компонентов, слоёв, страт, секторов и пр. Уже основоположник российской лингвоконцептологии Ю. С. Степанов, говоря о сложной структуре концепта, выделял в его составе понятийное, собственно культурное, собственно языковое (этимология, внутренняя форма) содержание, пассивный (исторический) и активный (актуальный) слои (см.: Степанов 1997: 41–53). В настоящее время в лингвоконцептологии обычно упоминаются понятийная, образная, ценностная и значимостная составляющие, причём более или менее согласованное единство мнений – и то с определёнными оговорками – существует лишь в отношении двух из них – понятийной и образной.
Понятийная составляющая ЛК-концепта – его «энциклопедическое поле» (Стернин 2008: 173) – включает в себя, естественно, всё то, что в логике называют содержанием понятия: совокупность общих и существенных признаков класса объектов (см.: Степанов 1997: 41; Карасик 2004: 128–129), представленных в сознании рационально и позволяющих последнему отделить этот класс от других видовых классов внутри соответствующей родовой области. Однако рациональность здесь понимается преимущественно апофатически: как часть содержания сознания, не имеющая чувственной поддержки, и поэтому, как представляется, вполне допустимо толкование понятийной составляющей как того в семантическом составе концепта, что остаётся за вычетом всех прочих составляющих.
Как известно, в логике понятие, помимо содержания (сигнификата), имеет также и объём (денотат), куда входят все предметы, обладающие признаками, зафиксированными в его содержании. Резонно предположить, что понятийная составляющая ЛК-концепта в качестве «вещного субстрата» обладает также и своим объёмом, – классом носителей этих признаков. И если чаще всего мыслимые признаки и реальные свойства объекта изучения относительно легко разделимы, то при описании исторических событий, фактов и персонажей содержание и объём понятийной составляющей зачастую не совпадают: реальный Чапаев и его судьба отличаются от мифологизированного образа Чапаева в обыденном сознании, наполнение которого как раз и изучает лингвокультурология, а ‘выстрел «Авроры»’ и ‘штурм Зимнего дворца’ весьма отличаются от реальных событий октября 1917 года.
Обязательность присутствия в содержании ЛК-концепта образной составляющей признается практически всеми лингвоконцептологами (см., например: Карасик-Слышкин 2007: 13; Попова-Стернин 2007: 8). Более того, именно эта часть семантики концепта, очевидно, прежде всего и отличает его от соответствующего понятия. В подавляющем большинстве лингвоконцптологических исследований образная составляющая по качественным характеристикам содержащихся в ней образов разделяется на две части: «перцептивную» (Стернин 2008: 173) или «предметно-образную» (Карасик 2004: 127), отражающую опыт чувственного восприятия денотата концепта субъектом сознания, и «когнитивную» (Стернин 2008: 173) или метафорически-образную, фиксирующую метафоры, с помощью которых понятийное наполнение концепта представляется сознанию. Отмечается также особая, инструментальная роль образной составляющей ЛК-концепта, поскольку она представляет собой своего рода средство выражения понятийного содержания последнего.
В функциональном аспекте как предметно-, так и метафорически-образная составляющие представляют собой ассоциации, сеть которых устанавливается исследователем, в том числе, и в ходе ассоциативного эксперимента (см.: Карасик-Красавский 2009: 42–49). Однако не следует забывать, что в качестве стимула здесь предъявляется не сам концепт, а его имя и полученные ответы представляют собой реакцию именно на слово.
Ценностная (см.: Карасик-Слышкин 2007: 13) и значимостная (см.: Воркачёв-Воркачёва 2003) составляющие выделяются уже не всеми лингвоконцептологами, и согласованного единства мнений относительно их сущности и качественной определённости пока не существует.
В отсутствие чёткого и жёсткого определения под ценностной составляющей ЛК-концепта, очевидно, понимается его культурная значимость, позволяющая трактовать особо важные для какой-либо культуры смыслы как «культурные доминанты» (Карасик 2004: 142).
Действительно – и с этим не поспоришь, любой концепт как отражение факта культуры в общественном сознании уже «по умолчанию», forcément представляет собой определённую ценность – иначе бы он не стал «сгустком смысла», зафиксированным в коллективной памяти, как не нашли бы своего имени в языке малозначимые смыслы. Если ценность – свойство объекта удовлетворять или препятствовать («антиценность») удовлетворению какой-либо потребности субъекта и одновременно результат акта оценивания, то какая ценность, вернее, её разновидность (о типах оценки см.: Арутюнова 1998: 198–199) представлена в ценностной составляющей ЛК-концепта – общеаксиологическая (суммарная, «холическая»), гедоническая, психологическая, эстетическая, этическая, утилитарная и пр.?
И ещё: что такое «эмоциональная оценка» и в каком отношении она находится к ЛК-концепту? Мнение о том, что концепты «не только мыслятся, но и переживаются» (Степанов 1997: 41), заставляют биться сердце быстрее при попадании в фокус мысли (см.: Перелыгина 1998: 5), стало общим местом, однако автор настоящей работы держал «в фокусе мысли» не один год такие концепты, как «счастье», «любовь», «справедливость / несправедливость», не испытывая при этом никакого душевного трепета. Может быть, всё-таки, переживаются не концепты, а конкретные эмоциогенные ситуации, и сколько раз ни повторяй слово «халва», во рту сладко не станет?
В то время как ценностная составляющая не совпадает с эмоциональной оценкой, она лишена и качественной определённости, позволяющей отделить её от «понятийности» (рациональности): «хорошо/плохо», «добро/зло» вполне спокойно постигаются умозрительно, безо всяких эмоций и образов. Помимо этого, она носит «размытый» характер – её «фрагменты» зачастую рассредоточены в различных областях и точках семантической структуры ЛК-концепта, как в понятийной (аксиология и праксеология ЛК-концептов, как правило, присутствуют в паремиологическом фонде языка), так и в образной составляющей; не говоря уже о том, что оценочные коннотации, как правило, закреплены за вербальными знаками, с помощью которых концепт «овеществляется» (ср.: «осёл» и «ишак» – первый глупый и упрямый, а второй – трудолюбивый).
ЛК-концепт по определению – это некий культурно-значимый смысл, находящий выражение в языке, где под «выражением» понимается совокупность языковых средств, иллюстрирующих, уточняющих или развивающих содержание этого концепта (см.: Карасик 2004: 110). Языковые средства здесь признаются неотъемлемой частью лингвокультурного концепта уже по умолчанию, но, тем не менее, отделяются от собственно содержания концепта, в то время как «выводы лингвиста о структуре и содержании описываемых концептов ограничены лингвистическим материалом» (Стернин 2008: 172), а изучение этимологии и «внутренней формы» имён-выразителей концепта стало обязательным атрибутом лингвоконцептологических исследований. Однако средства вербализации концепта – это, преимущественно, слова, а слова как полноценные знаки имеют свою собственную концептуальную часть – план содержания, семантику, с которой нужно как-то определяться: решить, входит ли она в содержание концепта или же существует сама по себе.
Как представляется, логично было бы выделить эксплицитно специфически языковую семантику средств выражения ЛК-концепта в отдельную его составляющую: значимостную, определяемую местом, которое занимает имя концепта в лексической системе языка. Сюда войдут парадигматика, синтагматика и этимология имени концепта, а также, очевидно, соотношение частеречных реализаций этого имени и его словообразовательная продуктивность. В принципе, значимостными являются и прагмастилистические свойства лексико-грамматических единиц, поскольку они реализуются исключительно на фоне синонимического ряда (см.: Воркачёв 2007а: 103–105).
К настоящему времени сложилась более или менее согласованная методика описания ЛК-концептов, включающая приёмы выделения имени концепта, способы этимологического и компонентного анализа этого имени, семантический анализ контекстов употребления средств выражения концепта, ассоциативный эксперимент, когнитивное моделирование, частотный анализ и пр. (Карасик 2009: 32; Попова-Стернин 2001: 96–159). В качестве источника языкового материала для исследования ЛК-концептов привлекаются данные выборки практически из всех видов дискурса, паремиологии и лексикографии, опрос информантов.
Практическое применение этой методики определяется типом концепта и зависит от исследовательской направленности конкретной лингвоконцептологической школы: приёмы семантико-когнитивного анализа, разработанные некогда А. П. Бабушкиным (см.: Бабушкин 1996: 43–68), используются при изучении предметно-событийных концептов, причём исследование идёт от языковых средств выражения концепта к его содержанию, в то самое время как моделирование концептов-абстракций идёт от содержания концепта к средствам его вербализации и начинается с данных специализированного дискурса (научного, религиозного, юридического и пр.), на основании которых выделяется дефиниционный минимум и конститутивные признаки этого концепта (см.: Гольдберг 2008: 6–9).
«Концепт», «концепция», «позиционироваться», «мониторить» – модные «умные» слова, а мода, как известно, дама легкомысленная и изменчивая. За два десятка лет активного употребления термин «концепт» должен, что называется, изрядно навязнуть в зубах, не говоря о том, что ему изначально присущи определённые «врожденные пороки» – в частности, он, как и «лингвокультурология», идиоэтничен и в принципе непереводим на языки, в лексической системе которых имеется соответствующая латинская основа concep(us/um) (см.: Воркачёв 2007: 18).
Как показывает история науки, любое научное направление имеет свой жизненный цикл: оно когда-то зарождается, какое-то время развивается и когда-то сходит на нет, и, наверное, лингвоконцептология в этом отношении не составляет исключения. К тому же к середине «нулевых» в её триумфальном шествии наметился определенный застой и кризисные явления: вырождение её базового термина – концептом стали называть план содержания любого вербального знака, содержащего хотя бы намёк на культурную специфику, а в выборе объекта исследования лингвоконцептологи стали всё чаще использовать «метод дятла» – долбления в одну точку, когда один и тот же концепт описывался по нескольку раз («судьба», «семья», «любовь», «дружба», «труд», «деньги» и пр.). Тем не менее, «все врут календари» – прогноз относительно скорой кончины лингвоконцептологии (см.: Воркачёв 2006: 3) так и не оправдался, и её жизненный цикл оказался аномально долгим.
«Куда двигать науку?» – задавался вопрос в старом советском анекдоте. Вперёд – трудно, назад – идеология не позволяет, остаётся одно – двигать её вбок. И именно «вбок» двигалась лингвоконцептология в первые годы своего существования, развиваясь экстенсивно за счёт включения в свою предметную область всё новых и новых объектов, пока в ней не появились такие концепты, как «питие» (Бойченко 2009), «брань» (Катуков 2006), «князь» (Мешкова 2005), «воровство» (Павлова 2009) и даже «боевой листок» (Лавриненко 2008: 15) как элемент концептосферы «Великая Отечественная война».
Когда же возможности расширения предметной области ЛК-концептов оказались практически исчерпанными, лингвоконцептологии пришлось изменить вектор исследовательской направленности с горизонтального, экстенсивного на вертикальный, интенсивный и начать развиваться «вверх» и «вниз»: в том направлении, которое передаётся латинским словом profundus – «глубокий» как отклоняющийся от места наблюдателя по вертикали, и её предмет, с одной стороны, стал укрупняться, с другой, – дробиться. Всё это, видимо, в конечном итоге привело к определённому «ренессансу» лингвоконцептологии и, безусловно, продлило её жизненный цикл. В то же самое время можно сказать, что маятник гуманитарного знания здесь в определённом смысле двинулся в обратную сторону: от изучения исключительно содержательных свойств объекта лингвоконцетология занялась ещё и исследованием формы его ментального представления и семантической организации.
При движении «вверх» предметная область лингвоконцептологии изменилась за счёт заполнения противоестественного «гиатуса» между конкретными лингвоконцептами, список которых стал практически исчерпывающим, и лихачёвской концептосферой за счёт выделения укрупненных, гиперонимических единиц, в границах которых можно было бы изучать как сами концепты, так и их семантические противочлены – «антиконцепты», и тогда в числе объектов исследования появились «концептуальная область» (Чудакова 2005), «концептуальное поле» (Долгова 2006; Слепнева 2008), «концептуальная диада» (Храмова 2010), «сверхконцепт» (Арутюнян 2010), «гиперконцепт» (Калуженина 2008), «макроконцепт» (Путий 2010), «градиент-концепт» (Лунцова 2008), «бинарные концепты» (Русина 2008) и, наконец, «лингвокультурная идея» (Воркачёв 2008).
Движение «вниз», прежде всего, привело к углублённому исследованию отдельных особо значимых для лингвокультуры концептов уже на уровне докторских диссертаций (см.: Черкасова 2005; Шаталова 2008 и пр.), а также к выделению новых типов концептов: лингвокультурных типажей (Дмитриева 2007), прецедентных личностей (Черноморец 2010), биноминальных (Грабарова 2004; Костьева 2008 и пр.) и символических (Карасик 2009а; Черкасова 2009), ключевых концептов дискурса (см.: Яцуга 2006). Стали также изучаться подвиды ЛК-концептов: их дискурсные (Воркачёв 2005; 2006а) и диахронические варианты.
Продолжается дробление и дифференциация основных составляющих ЛК-концепта и возникает своего рода «наноконцептология», когда объектом изучения становятся части частей концепта. Так, в составе образной составляющей к уже выделенным образно-метафорической и образно-перцептивной добавляется ещё и образно-прецедентная, включающая закреплённые в языковом сознании ассоциативные признаки литературных и фольклорных персонажей, олицетворяющих исследуемый концепт (см.: Несветайлова 2010: 17). В свою очередь, значимостная составляющая «расщепляется» на этимологическую, словарную (синонимы, антонимы, дериваты имени концепта) и собственно ассоциативную, включающую результаты ассоциативного эксперимента.
Выход из предкризисного состояния и постепенное изменение вектора развития, тем не менее, не избавили лингвоконцептологию от определённых слабых мест в её теории, внутренних противоречий и даже парадоксов, вытекающих, главным образом, из принятых принципов деления ЛК-концепта на качественно отличные друг от друга составляющие.
Так, если не включать в состав ЛК-концепта языковую, значимостную составляющую, то признаки логического парадокса можно усмотреть в самом факте конституирования, например, концептов «добро» и «зло» (см.: Палеха 2007; Тихонова 2006), поскольку ЛК-концепт по определению сложное, многомерное ментальное образование, а «добро» и «зло» – это, по сути, результат гипостазирования аксиологической оценки, представленной рассудочно, рационально. Тем самым их семантический состав вырождается до одного признака и одной – либо ценностной, либо понятийной – составляющей,